Am Nachmittag des Austauschtages am 2. November 2024. entschieden sich die Teilnehmenden spontan zu einer kollektiven Malerei, die in eine auditive Improvisation-Performance überging.
Hiermit präsentieren wir die Ergebnisse
EN
On the afternoon of the exchange day on November 2, 2024, the participants spontaneously decided to do a collective painting, which turned into an auditory improvisation performance.
We are happy to present the results
UKR
У другій половині дня обміну 2 листопада 2024 року учасники спонтанно вирішили зробити колективне малювання, яке перетворилося на аудитивну перформанс-імпровізацію.
Ми раді представити результати
Wir danken herzlichst der Stanley Johnson Stiftung, die die Realisierung der Phase 2. des WAR!-Projekts ermöglichte
Вода говорит сама за себя. Фонтан – источник жизни, животворный источник, источник женственности, и тем самым – символ изобилия и неисчерпаемости источника. А дождь, поток воды – символ орошения, плодородия, и тем самым – символ надежды. Черпание воды ложкой, почерпнуть воду – метафора для возможности насыщения и достатка для себя, но и достатка для всех, вне наличия или отсутствия коллективного или индивидуального счастья.
В контексте подрыва Каховской ГЭС и нехватки чистой и питьевой воды в Украине, утопический послевоенный мир – это фонтан, в котором чистой и питьевой воды хватит на всех. Именно так обычно обстоит дело в швейцарских городах вроде Цюриха, Базеля и Женевы, где каждые 300-500 метров можно найти скульптурный фонтан с питьевой водой высшего качества.
Das Wasser spricht für sich. Der Brunnen ist eine Quelle des Lebens, eine lebensspendende Quelle, eine Quelle der Weiblichkeit und somit ein Symbol für die Fülle und Unerschöpflichkeit der Quelle. Und der Regen, der Wasserfluss, ist ein Symbol für die Fruchtbarkeit und somit ein Symbol der Hoffnung. Wasser mit einem Löffel schöpfen, Wasser schöpfen ist eine Metapher für die Möglichkeit der Sättigung und des Wohlstands für einen selbst, aber auch für den Wohlstand für alle, unabhängig von der Anwesenheit oder Abwesenheit von kollektivem oder individuellem Glück.
Vor dem Hintergrund der Explosion des Wasserkraftwerks Kachowka und des Mangels an sauberem Wasser und Trinkwasser in der Ukraine ist die utopische Nachkriegswelt eine Quelle, in der es genug sauberes Wasser und Trinkwasser für alle gibt. Dies ist in Schweizer Städten wie Zürich, Basel und Genf der Fall, wo alle 300-500 Meter ein skulpturaler Brunnen mit Trinkwasser höchster Qualität zu finden ist.
Художница, музер и инвалиды-колясочники как третий пол. Утопия
РУ
В конце прогулки, сидя в кафе, девушка сказала мне, что считает стирание границ между мужским и женским полом хорошей идеей. Я лишь усмехнулся: на том очередном витке исторической спирали, когда Украина всеми силами стремится стать, точнее, продемонстрировать себя частью Европейского Союза, её жители слепо перенимают даже самые безумные и абсурдные западно-европейские идеи. Я много лет пытался показать, что женский и мужской пол – прежде всего материальная и биологическая данность, а также – важный телесный атрибут, на основу которого – в зависимости от исторических эпох, регионов, ментальностей – наслоились культурные нормы и техники обращения с сексуальностью. Поэтому отрицать пол и создавать иллюзорный „гендер“ – значит отрицать во-первых, очевидную материальную реальность, а во-вторых, это значит отрицать многовековую историю человеческой культуры. Феминистская, большей частью политикантско-идеологическая попытка изменить за какие-то 30-100 лет истории гендера то, что выкристаллизовывалось многими веками и тысячелетиями – наивная и отчасти утопическая, то есть, нео-прогрессивистская попытка тех, кто принимает желаемое за действительное, а действительное отрицает. Также это – левая попытка приобретения власти и быстрого обогащения в духе „революции сознания“ и „развитОго социализма“ времен СССР. Украинцы ведь это ещё во времена СССР проходили: и псевдо-равноправие полов, и борьбу с псевдо-патриархатом, и вторжение фемининотивов в жестоко навязанный им русский язык.
Однако, на этот раз я не стал изображать из себя Дон Кихота и бороться с ветряными мельницами, пытаясь украинской девушке что-то доказать. Вместо этого я предложил ей на несколько минут поменяться издавна устоявшимися половыми ролями: она побудет оператором или художницей, а я моделью или „музером“. Когда весь латте маккиато был выпит, а весь шоколадный Захер-пирог поглощен, я сфотографировался перед дверью туалета, на которую были нанесены пиктограммы мужчины, женщины и инвалида-колясочника. Мне показалось, что эти пиктограммы иронично отражают гендерную идеологию: для адептов политики гендера и феминизма пол – не материальная реальность, а вполне условная категория, которую можно по желанию нанести трафаретом или стереть с материала, с дерева или с тела. А пиктограмма с изображением инвалида-колясочника у меня ассоциировалась со всем тем множеством, которое идеологи гендера сегодня пытаются преподнести как третий, четвертый, N-ый и Х-ый пол. Метафора инвалидности в этом контексте показалась мне иронически подходящей, особенно если вспомнить суждения врачей и биологов о так называемой „интерсексуальности“, например: теперь у нас есть три пола – мужчины, женщины и некое довольно большое множество половых инвалидов.
Ein junges Mädchen in einem körperbetonten rosa Kleid gräbt mit einem Teelöffel den Boden um. Warum? Gräbt sie ein Grab? Will sie jemanden begraben? Jemanden, der im Krieg gefallen ist? Oder ist er zufällig gestorben? Ein Zufallsopfer? Wir leben in Kriegszeiten. Und in Kriegszeiten kann alles passieren. Vielleicht versucht sie auf diese Weise, die Vergangenheit zu begraben? Ihre Erinnerungen? Oder gräbt sie nach Schätzen um? Sucht sie einen Schatz?
Mit einem Teelöffel kann man keinen Schatz ausgraben. Und man kann auch nicht die ganze Vergangenheit begraben, in so einem kleinen Grab, auch nicht wenn man noch jung ist. Man kann mit einem Teelöffel nicht einmal einen richtigen Grab graben, ausser vielleicht für ein Insekt. Oder für einen kleinen Vogel. Kolibri. Oder für ein Papagei, der verstorben ist. Es war einmal, nicht jetzt. Bevor der Krieg ausbrach.
In einem mit einem Teelöffel ausgehobenen Grab ist es durchaus möglich, einige Erinnerungen zu begraben. Schreckliche, unangenehme, aber auch angenehme Erinnerungen. Über die Kindheit in der Ukraine. Über die Pubertät. Sie kann vielleicht die Erinnerungen an ihre erste Liebe begraben. Oder an das Verliebtsein. Oder an die Abhängigkeit. In der Pubertät kann man es noch nicht wirklich herausfinden. Aber auch im Erwachsenenalter ist es leider nicht einfach. Ein kleines Grab, durchaus geeignet für Erinnerungen an die erste Abhängigkeit der Zeiten der Pubertät. So etwas lässt sich durchaus mit einem Teelöffel in nur 7 Minuten ausgraben.
Aber nein, dieses Mädchen gräbt Blumen aus. Mit einem Teelöffel gräbt sie Blumen in einem idyllischen Schweizer Park aus. Erst die Kamille. Und dann ist da noch die Narzisse.
Kamille, ein Symbol der Liebe, oder des Verliebens. Nicht in sich selbst, nein, in den Anderen. Sogar Zemfira, eine Sängerin aus Russland, singt so
Hallo, Gänseblümchen. Werfen Sie Geld, lesen Sie Bücher Der böse Junge ist weg, was für ein Trick Lächerlicher Junge.
Narzisse ist ein Symbol der Selbstliebe, normalerweise nicht das gesündeste. Im antiken griechischen Mythos bewunderte Narzisst sein Spiegelbild und versteinerte. Wahrscheinlich aus dem Wunsch heraus, die eigene Schönheit zu verewigen. Oder aus Egoismus? Oder aus Egozentrik sogar? – Schwer zu sagen. Warum braucht ein Mädchen mitten im Krieg Gänseblümchen? Und warum braucht sie die Narzisse? Vor allem die Narzisse aus einem idyllischen Park?
Meine (oder unsere) Gedanken werden von einer Stimme unterbrochen. Einer männlichen Stimme. Sie spricht Schweizer Dialekt. Freundlich, höflich, gewaltfrei. Das ist die sogenannte gewaltfreie Kommunikation. Aber gleichzeitig spricht die Stimme klar und streng. Das können die Schweizer, die in offiziellen Institutionen arbeiten. In allen möglichen sozialen Institutionen. Oder fleissige, aufrichtig besorgte Schweizer und Schweizerinnen, die sich um die Umwelt kümmern:
„Ich muss Sie glich unterbreche. Das, was Sie da machet: vo wem hätten Sie die Bewilligung?“
„Wir machen es wieder gut.“
„Das spielt kaine Rolle! Sie treten in den Beetraum ein!“
Ich reagiere nicht. Ich halte die Kamera. Ich bin als Kameramann beschäftigt und ich erwecke diesen Eindruck. Auch das Mädchen reagiert nicht. Mit einem Teelöffel gräbt sie weiter. Sie lässt die Narzisse nicht aus den Augen. Künstlerischer Prozess. Materialsammlung über Russlands Krieg gegen die Ukraine. Künstler und Muse. Oder KünstlerIn und Muser?
„Aber Hallo! Haben Sie die Bewilligung vom Kanton?! Oder von der Stadt Basel?!“
Wir reagieren nicht. Wir zeigen immer noch, dass wir einen künstlerischen Prozess durchführen. Ist das nicht klar? Man kann ja sehen, dass wir nicht ganz von hier sind. Dass wir Ausländer sind. Das Mädchen trägt ein wunderschönes rosa Kleid. Es steht ihr sehr gut. Ich trage einen Damen-Flanellanzug in einem bizarren und veralteten Stil. Hier gehen die Leute nicht einfach so durch die Strassen. Wir sind nicht nur Ausländer, wir sind komische Ausländer. Wir sind etwas Spezielles. Welche Bewilligung? Wofür? Warum vom Kanton? Oder von der Stadt? Eine kleine Narzisse zu untergraben ist kein Verbrechen. Es ist nicht einmal eine Ordnungswidrigkeit. Es ist keine Sabotage der bürgerlichen Moral. Und wie steht es schliesslich mit der künstlerischen Freiheit?
„Ich appelliere an euch: Legen Sie mir die Erlaubnis des Kantons vor! Sonst rufe ich die Polizei an! Hören Sie auf zu graben!“
Eine männliche Silhouette bricht in die Kamera durch. Erst jetzt sehe ich, wie der Typ aussieht, der mich schon seit gut fünf Minuten anspricht. Die männliche Silhouette verdeckt das Mädchen. Und die Narzisse. Ich erinnere mich, dass das Mädchen minderjährig ist. Ich beschliesse, keinen ärger zu verursachen. Ich drücke auf Stopp.
Man weiss ja nie, was sie mir sonst vorwerfen. Diese freundliche grüne Umweltschützer, mit ihrer gewaltfreien Kommunikation.
девушка просыпается от взрывов бомб и начинает танцевать.
танцевать – ото сна в сон.
пробуждение в Украине, в обычной квартире, от взрывов бомб.
пробуждение в Швейцарии, в чужой стране, на скамейке в парке, от щебета птиц.
телефонный звонок. бабушка говорит, что началась война.
птицы щебечут. они щебечут о цветах. цветы ждут, когда их соблазнят.
девушка в Украине, будит родителей, чтобы сказать им, что началась война.
девушка в Швейцарии, танцует, сонная и томная. следуя зову птиц.
она празднует новый день.
Такая форма, потому что война, она как вещь, которая проникает везде и которую никто не хочет, никто не ждет. она просто приходит в чью-то жизнь, лезет как нос, страшно длинный.
страшно длинный нос лезет в идиллический зелёный парк, со старым фонтаном, с дивными цветами и растениями, с изящными скульптурами и гран-кафе, в котором нельзя оказаться просто так, в который попадают избранные или случайные.
что я живу в такой стране, в которой такая нестабильность, что началась война? наверное, у меня не было этого чувства, потому что мои родители сразу сказали, что мы уезжаем из этой страны, потому что здесь небезопасно.
мы уезжаем в страну, в которой безопасно, даже очень, даже слишком безопасно, можно так сказать, мы уезжаем в самую комфортную, самую мирную и богатую страну в мире. эта страна в десятки, в сотни раз безопаснее, комфортнее, богаче Украины. и природа, и садово-парковое искусство здесь тоже утонченное, наверное, непревзойденное, – даже самые утонченные садовники Версаля его не превзошли.
ну, да, мои родители постоянно мне говорят, что в Украине нет возможности развиваться, развиваться и работать в том направлении, которое мне интересно, – искусство, и что я умру с голоду из за того, что я этим интересуюсь.
в Швейцарии никто никогда не умирает с голоду, или почти никто почти никогда, не важно, чем он или она или оно интересуется. даже если оно интересуется трупами, или падалью, или дождевыми червями, или ядами, например, оно все равно никогда не умрет с голоду, даже если оно окажется в лесу, или в тюрьме.
в Швейцарии есть бесконечные возможности развиваться и работать в том направлении, которое интересно, здесь трудно развиваться и работать в интересном направлении может быть лишь потому, что возможностей для развития и работы бесконечное множество и все множества всегда открытые, поэтому очень трудно выбирать: пока выберешь, пока определишься, юность, молодость, а то и вся жизнь могут незаметно пройти. такая она, Швейцария, где каждое „я“ или „оно” может хоть всю жизнь заниматься одним лишь искусством, где каждый может стать художником. Нет, где каждый уже есть художник, как говорил… Бойс? никто здесь не умрет с голоду, из-за того, что он или она или оно интересуется искусством, но никого (или почти никого) и не признают здесь большим художником или художницей, или художнико, потому что каждый уже художнико, или художница, или художник. Страна свободного мнения, где каждый имеет право высказаться, но только некоторые имеют возможность быть услышанными.
Война противоречива. война парадоксальна по своей природе. кого-то война убивает. Кому-то дарит новую жизнь, во много раз прекраснее предыдущей. кому война, а кому мать родная, говорят русские. кто-то потерял все – родину, дом, друзей, родных и близких. кто-то приобрел все – свободу, мир, комфорт, безопасность. время, богатство. Богатство, заключающееся в свободе выбора.
Девушка копает землю чайной ложкой. Зачем? Она копает могилу? Хоронит кого-то? Кого-то, кто погиб на войне? Или случайно погиб? Случайная жертва? Время – военное. А в военное время всякое может случиться. Может она пытается так похоронить прошлое? Воспоминания? Или выкопать сокровище? Клад?
Чайной ложкой клад не выкопаешь. И всё своё прошлое тоже не похоронишь. Даже могилу не выкопаешь чайной ложкой, разве что для насекомого. Или для небольшой птицы. Для колибри. Или для попугая Кеши, который умер. Давно уже, не сейчас. До того как разразилась война.
В могиле, вырытой чайной ложкой, можно похоронить кое-какие воспоминания. Неприятные, малоприятные, но и приятные тоже. О детстве, в Украине. О переходном возрасте. Можно похоронить воспоминания о первой любви. Или о влюбленности. Или о зависимости. В переходном возрасте ещё не разберешь. Но и в зрелом это не просто, увы. Небольшая могилка, вполне подходящая для воспоминаний о первой зависимости времен переходного периода. Такую вполне возможно выкопать чайной ложкой, всего за 7 минут.
Но, нет, украинская девушка подкапывает цветок. Чайной ложкой она подкапывает ромашку в идиллическом швейцарском парке. Ромашка – символ любви, или влюбленности. Не к себе, к Другому. Даже Земфира так поёт:
Девушка подкапывает нарцисс. Нарцисс – символ любви к себе, как правило не самой здоровой. В древнегреческом мифе Нарцисс любовался своим отражением и окаменел. Наверное, от желания увековечить свою собственную красоту. Или от эгоизма? А может, от эгоцентризма? – Сложно сказать! Зачем девушке нарцисс в разгар войны? Тем более, Нарцисс из идиллического швейцарского парка?
Мысли прерывает голос. Мужской голос. Он говорит по-швейцарски, на диалекте. Дружелюбно, вежливо, совсем не насильственно. Заученная ненасильственная коммуникация, но одновременно и ясно, и строго говорит голос. Как умеют швейцарцы, работающие в официальных учреждениях. Во всяких и разных социальных институтах. Усердно и, главное, искренне! – озабоченные, то есть, заботящиеся. Об окружающей среде:
„Извините? Позвольте мне вас прервать. Вот это вот, что вы делаете: Кто вам дал разрешение здесь копать?“
„Мы все сделаем как было.“
„Это не играет роли. Вы вторгаетесь в пространство клумбы.“
Я не реагирую. Я держу камеру. Я занят операторской работой. Девушка тоже не реагирует. Она продолжает подкапывать нарцисс, чайной ложкой. Она не отводит глаз от цветка, от нарцисса. Художественный процесс. Сбор материала о войне. Художник и муза. Или художница и музер?
„Извините! У вас есть разрешение от кантональных властей?! Или хотя бы от городских?!“
Мы не реагируем. Мы все еще демонстрируем художественный процесс. Неужели не понятно? По нам видно, что мы не отсюда, что мы иностранцы. На девушке облегающее розовое платье, оно ей к лицу. На мне женский фланелевый костюм причудливого давно устаревшего фасона. В Швейцарии мужчины так не ходят по улицам. Мы не просто иностранцы, мы странные иностранцы. Wir sind etwas spezielles.
Какое разрешение?
На что?
Кантональные власти?
Или городские?
Подкопать немного нарцисс – это не преступление. Это даже не административное правонарушение. Не хулиганство. Не саботаж левой или там зелёной морали. И что с художественной свободой, с künstlereische Freiheit, в конце-то концов?
„Я к вам обращаюсь, молодые люди! Если вы не предъявите разрешение кантональных властей, я вызову полицию. Остановитесь! Перестаньте уже здесь копать!“
Мужской силуэт прорывается в камеру. Только теперь я вижу того, кто уже добрых пять минут ко мне обращается. Мужской силуэт заслоняет девушку и нарцисс. Я вспоминаю, что девушка несовершеннолетняя. Я решаю не заедаться. Я нажимаю на „стоп“.
Мало ли чего они ещё пришьют? Эти заботящиеся о защите окружающей среды, эти озабоченные, с их ненасильственной коммуникацией. Всё-таки, не каждый здесь может быть художником. И далеко не каждый художник может делать то, что хочет, или что ему кажется важным, необходимым. Многополому или бесполому „оно“, художникО позволено, наверное, всё. Или почти всё. А то, что делаем мы, это – вторжение в пространство клумбы.
Цензура в Швейцарии такая. Она обычно левая и зеленая как зелёнка. Она повсюду и тут как тут.
В щебете птиц слышится зов. Зов к девушке. Зов соблазнить цветок. Птицы взывают к девушке осуществить то, что длится, без надежды на результат. Возможно блазнить цветок, но не со-блазнить. Цветок есть, поэтому он не поддается соблазну. Но и соблазн есть, как действие, как процесс, как явление. Поэтому он может длиться. Один год, 56 недель, или дольше. Соблазн может длиться бесконечно и безрезультатно. Как и война.
Мы гуляем по парку и говорим. Девушка интересуется, почему я изучал философию.
Культурологию.
Историю искусств.
Литературу.
Девушка тоже хотела бы изучать это всё.
Она не хочет выходить замуж.
Она не хочет растить детей, как другие девушки.
Она хочет изучать это всё.
Как я, когда-то. Как я, когда приехал в Европу. Вот это вот всё.
Это всё, что останется после меня…
Это всё, что возьму я с собой…
Это всё. В моей голове снова звучит русский рок, русская поэзия. Это всё – словосочетание, которое почти каждый, кто говорит по-русски – не важно украинец, белорус, или русский – употребляет по 10-30 раз на день. Может и 50 раз, как мои родители, например. Мне часто любопытно уточнить, что именно эти все люди имеют в виду, когда так говорят, это всё. Но мне обычно лень уточнять. Они же всё равно не знают. Они говорят, не знаю. Некоторые говорят это фигура речи. Или фигура языка. Сейчас я всё-таки уточняю.
Мне интересно и то, и другое, и третье. Мне многое интересно. Я не могу точно решить.
Проблема выбора, которую я упоминал в начале. Хорошо знакомая. Если бы я был молод, я бы сделал иной выбор. Я бы не изучал ни философию, ни культурологию, ни историю искусств. Ни литературу. Ничто из этого всего. Я бы и дальше интересовался бы этим всем, само собой, – это всё интересно, но я изучал бы материальную, телесную, предметную и надежную науку, которая даёт высокий и стабильный доход, возможность иметь и содержать семью, в том числе в Европе. Я бы изучал медицину или биологию или инвестиционный менеджмент, может быть, банковское дело. Я бы женился на совсем другой женщине и зачал бы много детей. Сейчас, когда мне 40 лет, уже, наверное, слишком поздно. Я пытаюсь кое-как объяснить это девушке, но у меня не получается, застревает ком в горле.
С другой стороны, нельзя сказать, что я сожалею о том, кем стал и как это всё сложилось, говорю я, глотая ком. А сложись это всё иначе, я бы, возможно, и сожалел. Я ведь хотел прожить интересную жизнь, а не скучную. И я её прожил, и проживаю. Вот и девушка говорит: это всё так интересно, что вы изучали и что вы делаете, когда я говорю ей, что изучал, интересую парадоксальные явления: соблазн, эротическое вожделение, смерть… И вот, теперь ещё и война.
Война и соблазн парадоксальны (помимо прочего) потому, что обычно (не всегда) в них невозможно достичь результата. В большинстве войн невозможно победить, а возможно только проиграть, потратить время, силы, ресурсы, как в этой вот войне. Очевидно, что в этой войне нет победителей, а есть только побежденные, но повсюду почему-то кричат о победе. Журналисты, политики, религиозные люди тоже громко кричат. И ведь понимают, что проиграют. Ну, такая страна как Швейцария и люди в Швейцарии может и выиграют, как обычно. Но об этом не кричат. Скорее наоборот, об этом все молчат. Как партизаны.
Так и с соблазном. Те, кого хочется соблазнить обычно соблазну не поддаются. Как цветы, например. Можно сколько угодно пытаться соблазнять цветок, но в итоге соблазнишься цветком. Я объясняю:
Французский философ Жан Бодрийяр об этом писал, в своей книге с одноименным названием „Соблазн“, которую здесь левые и феминистки очень не любят. Некоторые женщины здесь не любят Жана Бодрийяра почти так же, как Владимира Путина. Они считают этого философа чуть ли не своим личным врагом, хотя между Владимиром Путиным и Жаном Бодрийяром на самом деле нет, или почти нет, ничего общего.
Девушка танцует, соблазняя цветок, и я констатирую тот факт, что цветы-колокольчики почти такого же цвета как её платье. Я вспоминаю Оскара Уальда, который верно говорил:
„искушениям стоит поддаваться. Кто знает, вернутся ли они снова.“
– так называется книга молодого швейцарского писателя Хайнца Хелле?, написанная ещё до войны. Именно в военное время в Швейцарии это название представляется актуальным. Коль скоро кому война, а кому мать родная, почему бы и не протанцевать все 4 или 5 лет, пока идёт в война? Не желая ни следовать предрассудкам, ни их обслуживать или им противостоять, я все же замечу, что в отличии от войн прошлых эпох, нынешняя выгодна не только политиканам, производителям оружия и журналистам, но нередко и простым людям, например, молодым украинкам, получившим шанс получать в Швейцарии самое качественное в мире высшее образование – шанс которого раньше среди молодых украинок не было почти ни у кого.
Девушка рассказывает мне о танце Vogue. Слушая её, я всё больше абстрагируюсь от моральных предрассудков и нахожу всё больше параллелей в подходе к танцу и к ведению войны: Тактика, сдержанность, холодный расчёт сил и энергии, невозмутимость и выдержанные движения… Вообще, чёткие, тщательно распланированные и рассчитанные движения, непрерывные, сбалансированные, однако, довольно грациозные и имеющие своей целью не завоевание и разрушение, а красоту и грацию человеческого тела.
Девушка рассказывает мне, что эти движения довольно дерзкие и прямые, и потому считающиеся мужскими, но для неё именно поэтому интересные для исполнения. В конце концов. я прошу её станцевать и делаю три коротких видео-записи. Последняя – с её отражением в стекле.
